Неточные совпадения
На пальце был
огромный перстень с дорогим
камнем.
Из окна, точно дым, выплывало умоляющее бормотанье Дуняши, Иноков тоже рассказывал что-то вполголоса, снизу, из города, доносился тяжелый, но мягкий, странно чавкающий звук, как будто
огромные подошвы шлепали по
камню мостовой. Самгин вынул часы, посмотрел на циферблат — время шло медленно.
— А вот как он сделал-с, — проговорил хозяин с таким торжеством, как будто он сам это сделал, — нанял он мужичков с заступами, простых этаких русских, и стал копать у самого
камня, у самого края, яму; всю ночь копали,
огромную выкопали, ровно в рост
камню и так только на вершок еще поглубже, а как выкопали, велел он, помаленьку и осторожно, подкапывать землю уж из-под самого
камня.
Действительно, дом строился
огромный и в каком-то сложном, необыкновенном стиле. Прочные леса из больших сосновых бревен, схваченные железными скрепами, окружали воздвигаемую постройку и отделяли ее от улицы тесовой оградой. По подмостям лесов сновали, как муравьи, забрызганные известью рабочие: одни клали, другие тесали
камень, третьи вверх вносили тяжелые и вниз пустые носилки и кадушки.
Горький, по-видимому, прошел мимо
огромной философской работы, которая происходила на Западе за последние десятилетия и которая не оставила
камня на
камне от наивно-натуралистического и наивно-материалистического мировоззрения.
Несколько тощих ракит боязливо спускаются по песчаным его бокам; на самом дне, сухом и желтом, как медь, лежат
огромные плиты глинистого
камня.
Первый раз в жизни я видел такой страшный лесной пожар.
Огромные кедры, охваченные пламенем, пылали, точно факелы. Внизу, около земли, было море огня. Тут все горело: сухая трава, опавшая листва и валежник; слышно было, как лопались от жара и стонали живые деревья. Желтый дым большими клубами быстро вздымался кверху. По земле бежали огненные волны; языки пламени вились вокруг пней и облизывали накалившиеся
камни.
…В Москву я из деревни приехал в Великий пост; снег почти сошел, полозья режут по
камням, фонари тускло отсвечиваются в темных лужах, и пристяжная бросает прямо в лицо мороженую грязь
огромными кусками. А ведь престранное дело: в Москве только что весна установится, дней пять пройдут сухих, и вместо грязи какие-то облака пыли летят в глаза, першит, и полицмейстер, стоя озабоченно на дрожках, показывает с неудовольствием на пыль — а полицейские суетятся и посыпают каким-то толченым кирпичом от пыли!»
Месяца через три отец мой узнает, что ломка
камня производится в
огромном размере, что озимые поля крестьян завалены мрамором; он протестует, его не слушают. Начинается упорный процесс. Сначала хотели все свалить на Витберга, но, по несчастию, оказалось, что он не давал никакого приказа и что все это было сделано комиссией во время его отсутствия.
Давали спектакли, из которых публике, чисто клубной, предпочитавшей маскарады и веселые ужины, больше всего нравился «Потонувший колокол», а в нем особенно мохнатый леший, прыгавший через
камни и рытвины, и страшный водяной, в виде
огромной лягушки, полоскавшейся в ручье и кричавшей: «Бре-ке-ке-кекс!»
В саду было совершенно тихо. Смерзшаяся земля, покрытая пушистым мягким слоем, совершенно смолкла, не отдавая звуков: зато воздух стал как-то особенно чуток, отчетливо и полно перенося на далекие расстояния и крик вороны, и удар топора, и легкий треск обломавшейся ветки… По временам слышался странный звон, точно от стекла, переходивший на самые высокие ноты и замиравший как будто в
огромном удалении. Это мальчишки кидали
камни на деревенском пруду, покрывшемся к утру тонкой пленкой первого льда.
Поздравила я моего ямщика.
«Зимовка тут есть недалеко, —
Сказал он, — рассвета дождемся мы в ней!»
Подъехали мы, разбудили
Каких-то убогих лесных сторожей,
Их дымную печь затопили.
Рассказывал ужасы житель лесной,
Да я его сказки забыла…
Согрелись мы чаем. Пора на покой!
Метель всё ужаснее выла.
Лесник покрестился, ночник погасил
И с помощью пасынка Феди
Огромных два
камня к дверям привалил.
«Зачем?» — «Одолели медведи...
Перед Персиянцевым лежал весьма небольшой литографический
камень, черепок с типографской краской, кожаный валик, полоскательная чашка с водою, губка и
огромная грязная тряпка.
Вот теперь я вижу на
камне знакомые,
огромные буквы: «Мефи» — и почему-то это так нужно, это простая, прочная нить, связывающая все.
Ему смешным и претенциозным казалось их общее пристрастие к разным эгреткам, шарфикам,
огромным поддельным
камням, к перьям и обилию лент: в этом сказывалась какая-то тряпичная, безвкусная, домашнего изделия роскошь.
Ночь, зарево пожара,
огромная воющая толпа, летят
камни…
Там кипела деятельность: полоскали на плотах прачки белье; в нескольких местах поили лошадей; водовозы наливались водой; лодочник вез в ялике чиновника; к
огромному дому таскали на тачках дикий
камень сухопарые солдаты; двое чухонцев отпихивали шестом от моста
огромную лайбу с дровами.
Я видел рисунок этой могилы, сделанный г. Шютце: посреди голой тундры стоит высокий курган из дикого
камня, на нем возвышается
огромный крест, обложенный снизу почти на сажень от земли несколькими сотнями крупного булыжника.
Мысль этого момента напоминала свистнувший мимо уха
камень: так все стало мне ясно, без точек и запятых. Я успел кинуться к памятнику и, разбросав цветы, взобраться по выступам цоколя на высоту, где моя голова была выше колен «Бегущей». Внизу сбилась дико загремевшая толпа, я увидел направленные на меня револьверы и пустоту
огромного ящика, верх которого приходился теперь на уровне моих глаз.
Лунёв молча кивнул ей головой, отказывая в милостыне. По улице в жарком воздухе колебался шум трудового дня. Казалось, топится
огромная печь, трещат дрова, пожираемые огнём, и дышат знойным пламенем. Гремит железо — это едут ломовики: длинные полосы, свешиваясь с телег, задевают за
камни мостовой, взвизгивают, как от боли, ревут, гудят. Точильщик точит ножи — злой, шипящий звук режет воздух…
— Сколько у вас здоровья, сил, душевной свежести… Вы знаете — ведь вы, купцы, еще совершенно не жившее племя, целое племя с оригинальными традициями, с
огромной энергией души и тела… Вот вы, например: ведь вы драгоценный
камень, и если вас отшлифовать… о!
У него был
огромный рот, дряблое лицо, тяжёлые глаза, точно два маленькие
камня, и длинные руки.
Около получаса мы провели, обходя
камни «Троячки». За береговым выступом набралось едва ветра, чтобы идти к небольшой бухте, и, когда это было наконец сделано, я увидел, что мы находимся у склона садов или рощ, расступившихся вокруг черной,
огромной массы, неправильно помеченной огнями в различных частях. Был небольшой мол, по одну сторону его покачивались, как я рассмотрел, яхты.
Представьте себе мужчину лет 50, высокого, еще здорового, но с седыми волосами и потухшим взором, одетого в синее полукафтанье с анненским крестом в петлице; ноги его, запрятанные в
огромные сапоги, производили неприятный звук, ступая на пыльные
камни; он шел с важностью размахивая руками и наморщивал высокий лоб всякий раз, как докучливые нищие обступали его; — двое слуг следовали за ним с подобострастием.
Они никогда не забывали навестить Гамбринус. Они туда вламывались
огромные, осипшие, с красными лицами, обожженными свирепым зимним норд-остом, в непромокаемых куртках, в кожаных штанах и в воловьих сапогах по бедра — в тех самых сапогах, в которых их друзья среди бурной ночи шли ко дну, как
камни.
Гоголь не скрыл от меня, что знал наперед, как поступлю я; но что в то же время знал через Погодина и Шевырева о моем нередко затруднительном положении, знал, что я иногда сам нуждаюсь в деньгах и что мысль быть причиною какого-нибудь лишения целого
огромного семейства его терзала, и потому-то было так ему тяжело признаваться мне в своей бедности, в своей крайности; что, успокоив его на мой счет, я свалил
камень, его давивший, что ему теперь легко и свободно.
Потом — священная история. Ее Алеша любил больше. Удивительные,
огромные и фантастические образы. Каин, потом история Иосифа, цари, войны. Как вороны носили хлеб пророку Илии. И картинка была при этом: сидит Илия на
камне с большою книгою, а две птицы летят к нему, держа в носах что-то круглое.
Кажется, только при таком путешествии чувствуешь настоящим образом, что такое
огромный божий свет и сколько в нем еще могучей и гордой пустыни. Однажды мне случилось отстать, поправляя упряжь. Когда затем я взглянул вперед, — наш караван как будто исчез. Только с некоторым усилием под темными скалами, присыпанными сверху каймами белого снега, я мог разглядеть четыре темные точки. Точно четыре муравья медленно ползли меж
камнями.
Тут, вблизи густого вяза, была скамья, иссеченная в
огромном цельном
камне, вокруг которого обвивался плющ и росли полевой жасмин и шиповник.
Вся Москва, весь этот
огромный, пестрый гигант, распростертый на сорок верст, блестящий своею чешуею, вся эта необъятная, узорчатая друза кристаллов, неправильно осевшихся. Я всматривался в каждую часть города, в каждой груде
камней находил знакомого, приятеля, которого давно не видал… Вот Кремль, вот Воспитательный дом, вот крыша театра, вот такая-то церковь…
И на белой равнине за ними следовали черные тени: одна
огромная и уродливая, другая тоненькая и как будто готовая растаять среди этого холода и
камней…
Длинные чистые сакли с плоскими земляными крышами и красивыми трубами были расположены по неровным каменистым буграм, между которыми текла небольшая река. С одной стороны виднелись освещенные ярким солнечным светом зеленые сады с
огромными грушевыми и лычевыми [Лыча — мелкая слива.] деревьями; с другой — торчали какие-то странные тени, перпендикулярно стоящие высокие
камни кладбища и длинные деревянные шесты с приделанными к концам шарами и разноцветными флагами. (Это были могилы джигитов.)
И впереди его, и сзади, и со всех сторон поднимались стены оврага, острой линией обрезая края синего неба, и всюду, впиваясь в землю, высились
огромные серые
камни — словно прошел здесь когда-то каменный дождь и в бесконечной думе застыли его тяжелые капли.
В одном большом городе был ботанический сад, а в этом саду —
огромная оранжерея из железа и стекла. Она была очень красива: стройные витые колонны поддерживали все здание; на них опирались легкие узорчатые арки, переплетенные между собою целой паутиной железных рам, в которые были вставлены стекла. Особенно хороша была оранжерея, когда солнце заходило и освещало ее красным светом. Тогда она вся горела, красные отблески играли и переливались, точно в
огромном, мелко отшлифованном драгоценном
камне.
И мне сделалось тошно от болезненных стонов старухи, а сверх того Дарья ввалила в крынку
огромный раскаленный
камень и всю избу наполнила паром.
Если ты сообразишь ширину постели и
огромную длину, то можешь иметь некоторое представление о громадности этой массы
камня.
В самом деле место тут каменистое. Белоснежным кварцевым песком и разноцветными гальками усыпаны отлогие берега речек, а на полях и по болотам там и сям торчат из земли
огромные валуны гранита. То осколки Скандинавских гор, на плававших льдинах занесенные сюда в давние времена образования земной коры. За Волгой иное толкуют про эти каменные громады: последние-де русские богатыри, побив силу татарскую, похвалялись здесь бой держать с силой небесною и за гордыню оборочены в
камни.
От него пошла большая волна, которая окатила меня с головой и промочила одежду. Это оказался
огромный сивуч (морской лев). Он спал на
камне, но, разбуженный приближением людей, бросился в воду. В это время я почувствовал под ногами ровное дно и быстро пошел к берегу. Тело горело, но мокрая одежда смерзлась в комок и не расправлялась. Я дрожал, как в лихорадке, и слышал в темноте, как стрелки щелкали зубами. В это время Ноздрин оступился и упал. Руками он нащупал на земле сухой мелкий плавник.
Александра Михайловна замолчала. Андрей Иванович, сердито нахмурившись, продолжал шерфовать. Его
огромная, всклокоченная голова с впалыми щеками мерно двигалась взад и вперед, лезвие ножа быстро скользило по
камню, ровно спуская края сафьяна.
А тот в оркестре, что играл на трубе, уже носил, видимо, в себе, в своем мозгу, в своих ушах, эту
огромную молчаливую тень. Отрывистый и ломаный звук метался, и прыгал, и бежал куда-то в сторону от других — одинокий, дрожащий от ужаса, безумный. И остальные звуки точно оглядывались на него; так неловко, спотыкаясь, падая и поднимаясь, бежали они разорванной толпою, слишком громкие, слишком веселые, слишком близкие к черным ущельям, где еще умирали, быть может, забытые и потерянные среди
камней люди.
— Снимай-ка ладанку свою. Вот это будет повыгоднее: дольше не износится, — сказал рейтар Штейн пленнику, подходя к нему с узловатой веревкой, на которой был прицеплен
огромный тяжелый
камень.
На
камне, вросшем наполовину в землю и покрытом диким мохом, под
огромным вязом, от которого отлетали последние поблекшие листья, сидел смуглый широкоплечий мужчина в нахлобученной на самые глаза черной шапке и раскачивался в разные стороны.
Между деревьями и дуплом кое-где торчали памятники великого земного переворота —
огромные, красноватые, будто кровью обрызганные,
камни, до половины вросшие в мох и представлявшие разные уродливые образы.
На
камне, вросшем наполовину в землю и покрытом диким мхом, под
огромным вязом, от которого отлетали последние поблекшие листья, сидел смуглый широкоплечий мужчина с нахлобученной на самые глаза черной шапкой и раскачивался в разные стороны.
Но лучше всего знал он землю во дворе, на улице и в саду со всем ее неисчерпаемым богатством
камней, травы, бархатистой горячей пыли и того изумительного, разнообразного, таинственного и восхитительного сора, которого совершенно не замечают люди с высоты своего
огромного роста.